Память по женской линии [litres] - Татьяна Георгиевна Алфёрова

своим старомодным редакционным столом, даже не успев посетовать на субботнее дежурство, он уже звонил ангелу Людмилке и договаривался на вечер. Сердце не щемило, не беспокоило, но сотни маленьких иголочек ласково впивались в кожу вдоль позвоночника и под волосами до затылка – от наслаждения. Людмилка после долгой разлуки выдала нечто феерическое.

Игорь честно пытался предупредить жену, что задержится на внеурочном субботнем заседании редакционного совета, но по городскому телефону Ксюша не ответила, а новым мобильником еще не обзавелась. Готовился к неприятному объяснению вечером, репетировал оправдание, торопясь по скользким плиткам набережной реки Фонтанки, а вечер был на диво тихий, и уже веяло весной от снега, ноздреватого и голубого в свете фонарей, снега, вызывающего неясные, но приятные воспоминания.

Объяснения не произошло, Ксюша заявила, не успел он войти, что не отвечает по городскому телефону, надоело. Дескать, кто-то без конца трезвонит и молчит в трубку, наверное, очередная барышня Никиты. Ужин она сейчас подогреет, Игорь проголодался, поди, на своих посиделках-заседалках.

«Она не знает, не догадывается, не подозревает, – пело сердце, пели легкие и даже, пожалуй, селезенка. – Галя или Регина? Регина или Галя?» – решал Игорь, пытаясь определить, кто звонил по городскому. В итоге он трижды «задержался на заседаниях» на этой неделе. По городскому телефону – уже при нем, поздно вечером – действительно звонили, молчали, посапывая. Игорю показалось, что звонит мужчина, хотя посапывать от волнения может и барышня.

Утром Игорь, взявший отгул (надо же и от заседаний отдохнуть!), развлекал жену забавными историями о вчерашнем собрании, окончившемся за полночь. Ксюша сдержанно смеялась, она слегка сердилась, еще не отошла после опоздания мужа. Днем он потащил жену гулять на Крестовский остров, они не заглядывали туда больше пятнадцати лет. Ели горячие недожаренные блины у ларечка, пили коньяк из маленькой фляги, Ксюша смеялась охотнее. Впервые за всю эту тяжелую зиму показалось солнце. Слабенькое февральское солнце, еще робкое, болезненное. Но солнце и в феврале – солнце. В его косом свете они любили друг друга, вернувшись домой. Без трепета, без особой выдумки, просто, надежно, как и положено супругам.

Ксюша посмотрела на свадебную фотографию у кровати: ореол вокруг пятна съежился, само пятно уменьшилось до точки. Ксюша протянула сияющую в косом луче обнаженную пухлую руку, закрыла пальцем черную точку: все хорошо, пусть будет так!

– Что там? Все хорошо? – забеспокоился муж.

– Лучше не бывает, – честно ответила Ксюша.

Неожиданно взвизгнул замок: вернулся из Москвы Никита, чуть не застукав родителей в спальне.

За ужином Ксюша с Игорем переглядывались, принимались хохотать, как ненормальные. Никита смотрел, вникал, бурчал – весело у вас тут. Его вовсю донимали собственные припозднившиеся неразрешимые проблемы. Эти-то проблемы, похоже, и звонили по телефону, молчали, когда трубку снимал Игорь. На сей раз к телефону подошла Ксюша, сказала, что ошиблись номером.

– Никита, ты что, тоже свой мобильный посеял? Ответь барышням! – легкомысленно заметил Игорь.

– Смешно! – откликнулся сынок. – Ты всерьез полагаешь, что кто-то до сих пор пользуется городским телефоном?

– Тебя из университета не отчислят за прогулы? – Игорь решил было заняться воспитанием сына, но настроение оказалось неподходящее, и Никита сразу это понял, ухмыльнулся:

– Ну, уж одного-то ребеночка как-нибудь прокормите!

– Игорь, завтра с утра отвезешь меня на рынок? – полуспросила-полунапомнила Ксюша. – На неделе тебе наверняка некогда будет.

Конечно, некогда. У него же бесконечные редакционные советы, а то и командировки, то есть будут командировки. Зима-то кончается.

Через месяц Ксюша увидела некролог в вестибюле Института растениеводства. Скончался Валерий Борисович. Заболевание развивалось стремительно, операция не помогла. Ксюша поплакала немного, но на похороны не пошла.

– Мать, ты аромалампу завела, что ли? – поинтересовался Никита. – Как-то у нас пахнет иначе.

Предусмотрительность

(Инвалиды любви)

Я с самого начала знала, что это не навсегда. Женщины знают. Когда Коленька пришел в шесть утра в субботу с букетом розовых гвоздик, перевязанным оранжевой ленточкой, и с порога бухнул:

– Выходи за меня замуж!

Я засмеялась и спросила:

– Ты хотя бы позавтракал?

Коленька набычился и, не заходя в прихожую, уточнил:

– Ты согласна?

– Да. – Больше я ничего не добавила, мы начали целоваться, нарядный букет упал со столика на пол и лежал там до тех пор, пока не вышла из спальни мама и не поставила его в кобальтовую вазу.

День выдался чудесный, мама была счастлива, обо мне и речи нет, предполагалось, что я, само собой, счастлива. Но я знала, что это не навсегда. Знала, примеряя белое шелковое платье, знала, садясь в машину, украшенную лентами и цветами, знала, лежа на пестром покрывале в гостинице, осененной тремя звездами, – еще там, в жаркой и соленой Турции. И когда покупала новые кастрюльки для своей новой кухни, и когда спрашивала у соседки, где ближайший рынок, и когда пекла первые пироги. Да что там, знала раньше, когда первый раз переступила порог квартиры, которой предстояло стать моею меньше чем через год.

Коленька не волновался, он слишком много выпил в тот вечер, мы познакомились у друзей на чьем-то дне рождения и ушли оттуда вместе – к нему. А я не волновалась, потому что знала – рано или поздно это кончится.

Муж не хотел, чтобы я работала, я не настаивала. Мне нравилось заниматься новеньким хозяйством, изобретать оригинальные блюда, встречать мужа с накрытым столом в красивом домашнем платье. Иногда по выходным мы ездили к моей маме, но чаще выбирались с утра на прогулку, чтобы вернуться домой к обеду и заниматься друг другом. Коленька уставал на работе, ему хватало общения там, и в свободное время не хотелось видеть никого – кроме меня. Порой он приходил раздраженный, дулся или молча смотрел телевизор. Я не мешала, не лезла с расспросами. Я помнила – это ненадолго.

Как-то раз он вернулся позже обычного, от него веяло коньяком и раздражением. Обед успел остыть, я бросилась подогревать голубцы, вспомнила, что хлеб в доме кончился.

– Ты не купил хлеба? – крикнула я мужу, мывшему руки в ванной.

– Черт знает что, человек с работы пришел, уставший и голодный, а ты не могла за целый день до булочной дойти! – Коленька возмущенно хлопнул дверью, полотенце, висевшее рядом, упало на пол.

Я кинулась поднимать полотенце, чувствуя, что слезам вот-вот станет тесно в глазах и они прольются на щеки.

– Ну что еще? – буркнул муж.

– Я голубцы затеяла, за капустой сходила, за мясом, а про хлеб забыла. – Мой голос почти не дрожал, муж не выносит женских слез. – Между прочим, невелика забота – хлеба по дороге захватить. Ларек около дома.

В кухне